Молодые врачи. Онколог Анастасия Данилова

Возраст: 25 лет.

Образование: закончила Первый московский государственный медицинский университет им. И. М. Сеченова, имеет сертификат Educational Commission for Foreign Medical Graduates (США), сдала United States Medical Licensing Examinations (подтверждение медицинского диплома в США), учится в ординатуре по онкологии в Московском научно-исследовательском онкологическом институте им. П. А. Герцена.

Должность: клинический ординатор кафедры онкологии Московского научно-исследовательского онкологического института им. П. А. Герцена, врач-консультант в Научно-практическом центре современной хирургии и онкологии («Европейской клинике»).

О любви

Когда я поступала в медицинский, я вообще слабо себе представляла, какой будет моя жизнь через 6 лет. Я знала, что люблю медицину, и это все, что нужно было знать. Я понимала, что всегда заработаю деньги, так как могу преподавать английский. Первый год учебы был ужасным: это не имело ничего общего с медициной, это было очень грустно: незаинтересованные преподаватели на кафедрах биоорганической химии, математики, холодные кабинеты в недостроенном здании в Измаилове. И все было плохо до тех пор, пока у нас не началась пропедевтика внутренних болезней на третьем курсе — тогда мы наконец-то добрались до человека.

На одной из первых летних практик мы работали санитарками в травматологическом отделении. В какой-то момент нас пустили на операцию — тотальное эндопротезирование тазобедренного сустава. Мы всей толпой стояли за стеклом, оперировал крупный видный травматолог, у которого волосы торчали из хирургического костюма. И вдруг он говорит почему-то мне: «Заходи внутрь, можешь постоять». Я трясущимися руками завязываю маску и захожу. Он из остатков костного цемента лепит сердце, обмакивает его в операционную рану и дарит мне. Я в тот момент сползла на пол. Я до сих пор это сердце всегда вожу с собой. Моя сестра говорит, что это было ужасно неэтично, а в Америке бы за такое лишили лицензии. Мне же кажется, что это самая романтичная история про любовь к медицине.

О женщинах-хирургах

Моя сестра всю жизнь ездила на различные летние школы для журналистов, я подумала, что тоже могу ездить на такие мероприятия для врачей. После третьего курса я на свои деньги отправилась на летнюю школу по неврологии в Нидерландах. И там в первый раз увидела, что такое глубокая стимуляция мозга при болезни Паркинсона. У этих пациентов прекращался тремор прямо при тебе. Естественно, я приехала в Москву и сказала: «Ребята, я буду нейрохирургом. Без вариантов», — и пошла на кружок по нейрохирургии в Институт имени Бурденко. На первом же собрании меня спросили: «У вас яйца есть?» — «Нет». — «Тогда не будете нейрохирургом. До свидания». То есть чтобы туда попасть, нужно пройти множество кругов ада, не всегда связанных непосредственно с медициной. Я смотрю на талантливых женщин-хирургов и понимаю, что, наверное, не хочу себе такой жизни: инфаркт в 40 лет, каторжный физический труд — я совершенно не уверена, что готова к этому. У каждого свой баланс, каждая женщина-хирург по-своему отвечает на вопрос: чем она готова пожертвовать, чтобы перескочить через всех этих мужиков.

p.dline { line-height: 1.5; }

Я УЧИЛА АНАТОМИЮ ПО АТЛАСУ РОССИЙСКОГО ПРОФЕССОРА. ПОЧЕМУ? В РОССИИ КАКАЯ-ТО ОСОБЕННАЯ АНАТОМИЯ?

О причинах конфликтов между врачами и пациентами

После четвертого курса я поехала на летнюю школу по онкологии в Вену и из-за этого пропустила всю свою сестринскую практику. Единственное место, где получилось ее пройти, это отделение реанимации при хирургическом онкологическом отделении в «600-койке» (Университетской клинической больнице № 1 Первого московского государственного медицинского университета им. И. М. Сеченова. — прим. ред.). Это было первое место, где я столкнулась с онкологическими больными, причем часто тяжелейшими, которые умирали каждый день. Когда закончилась практика, я абсолютно не захотела оттуда уходить и устроилась в это отделение на работу.

У меня получается общаться с тяжелыми, часто безнадежными пациентами. Им тоже со мной просто. Не могу объяснить, почему так. Я не жалею их, не усюсюкаюсь, с мужчинами и женщинами разговариваю по-разному, всегда общаюсь с родственниками, отвечаю на их вопросы. Большая часть конфликтов между пациентами и врачами — оттого что больным говорят не все, про них забывают, у докторов нет времени рассказывать подробности. Мне не жалко своего времени, но не знаю, изменится ли что-то, когда у меня будет много пациентов. В том месте, где я работаю сейчас, я, в частности, занимаюсь организацией генетических исследований, профилированием опухолей. В некоторых случаях результаты кардинально меняют схему химиотерапии, так как чувствительность к препаратам индивидуальна. Для этого исследования сначала делают биопсию, затем отправляют эти биопсийные блоки в Германию, оттуда они летят в Феникс (США), который в итоге присылает нам результаты. Все это занимает примерно месяц. И вот мне звонят пациенты, которые думают, что я сама сижу провожу эти анализы и завтра все будет готово. Единственное, что ты можешь делать в такой ситуации, это сообщать обо всем происходящем, и людям становится спокойнее. Я им присылаю скриншоты из системы, где видно: сегодня ваши блоки приняли, в ближайшее время они должны отправиться в Америку. Это пациентов очень успокаивает, они видят, что происходит. Это же главное.

О минимальных знаниях

Я закончила медицинский и буквально за месяц поняла, что могу стать здесь врачом в любой момент, а сейчас, пока я настроена сидеть и учиться, нужно сертифицироваться в США и сдавать United States Medical Licensing Examination (USMLE). У меня в Америке папа, и я уехала туда. Первый месяц за что бы я ни бралась, я не знала ничего. Чему я училась эти шесть лет? Я не могла правильно ответить ни на один вопрос ни по одному предмету. Это было ужасно. Я лихорадочно читала учебники, мне это ничего не приносило, я была в отчаянии. В результате решила пойти на каплановские курсы. Из ста человек я одна была русской, все остальные студенты — из Индии, Пакистана и Мексики. Причем, как выяснилось, во всех этих странах занимаются по американским учебникам. Даже во Вьетнаме и Таиланде делают то же. А я учила анатомию по атласу российского профессора. Почему? В России какая-то особенная анатомия?

На этих курсах я поняла: нельзя учить гистологию без фармакологии, патологической анатомии и терапии. Это все нужно проходить в одном предмете, потому что все это связано. У меня такого понимания до того момента не было. За полминуты, которые даются на экзамене на вопрос, я бы не могла сопоставить всю ту информацию, которую нам давали на разных предметах. В общем, мне пришлось учиться медицине заново. На экзамене в задаче тебе даются симптомы и результаты исследований, а спрашивают тебя про патологический механизм побочного действия лекарства, которое ты еще должен назначить пациенту после постановки диагноза. Чтобы сдать все три экзамена, мне понадобилось 2 года. За это время я выучила, думаю, больше, чем за 6 лет в университете.

USMLE не показывает, будешь ли ты хорошим доктором, не говорит о твоих знаниях, а просто отсеивает тех, кто не подходит для этой профессии — тех, кому не хватает умения сидеть на попе и учить, рвения, желания быть врачом. Этот экзамен дает ту минимальную нижнюю планку знаний, которая не позволит тебе совершать грубейшие клинические ошибки. Отсутствие такого универсального экзамена в России приводит к большому количеству непрофессиональных врачей. У нас ты можешь быть хирургом, который не знает фармакологию, в Америке — никогда. Мне кажется, это правильный подход.

Фотограф: Максим Копосов

p.dline { line-height: 1.5; }

В АМЕРИКАНСКОЙ ОПЕРАЦИОННОЙ АНЕСТЕЗИОЛОГ ИМЕЕТ ТАКИЕ ЖЕ ПРАВА, КАК И ХИРУРГ. А У НАС ХИРУРГ — ЦАРЬ

О хирургах и анестезиологах

В США анестезиологи работают совсем не так, как в России. У нас профессиональная деятельность анестезиологов очень сужена, потому что много на себя берут хирурги. В Америке анестезиолог — это тот человек, который сопровождает пациента от и до. Перед тем как дать наркоз, он все объясняет пациенту: кто что будет делать, «не переживайте». То есть все правильное общение поддерживает именно анестезиолог. Он вводит пропофол, интубирует и говорит хирургу: «Можете начинать». В операционной он имеет такие же права, как и хирург. А у нас хирург — царь. В США анестезиологам есть куда расти: они могут определять план лечения пациента вместе с врачами других специальностей и отвечать за безопасность больного. Анестезиолог, с которым я работала в Америке, говорил: «Хирургу важно, чтобы пациент не двигался во время операции, пациенту важно, чтобы ему было небольно во время операции, а единственный человек, которому важно, жив или мертв пациент, это анестезиолог».

О российском дипломе за границей

Анестезиологи в Америке получают 380 тысяч долларов в год. Я понимаю, почему меня не взяли в резидентуру по этой очень узкой, крутой специальности с огромным конкурсом, но я буду пробовать еще. Я была на пяти интервью. Сначала приехала в University of Pennsylvania — очень известное место. У всех ребят там были бейджики — кто откуда: Johns Hopkins School of Medicine, Harvard Medical School, а у меня — First Moscow State Medical University. И меня постоянно спрашивают: «Moscow, Florida?» — «Нет, ребята, Moscow, Russia». И все недоумевают: что я делаю в таком приличном месте?

Интервью проходит с восемью людьми, по 20 минут на каждого: заведующий отделением, глава научного отдела, глава резидентуры и т. д. — потому что ты будешь работать в команде и всем должен понравиться. И в этом списке была русская фамилия, думаю: «Вот он, мой шанс. Его я точно смогу обаять». Во время первого разговора мне сказали: «Уау, ты крутая, ты первая в списке, ты так мне понравилась». Во время второго: «Ты лучше всех. Мы тебя сто процентов берем». Дохожу до этого русского мужчины: «Ну привет, Настенька. Давай на чистоту: тебя в жизни не возьмут сюда в резидентуру. Я знаю, что тебе сказали. Просто им это выгодно: если ты ставишь этот университет первым в своем списке, его рейтинг повышается». Чтобы поступить в такое место на такую специальность с непонятным вузом, у тебя должны быть баллы в десять раз выше, чем у граждан США. «Первый мед» для американцев — это ни о чем. Поэтому единственный выход — поступать в следующий раз в резидентуру по внутренним болезням, где конкуренция меньше, а потом через два года перевестись. Остальные места, куда я подавала документы, были в маленьких городах. Проехав по ним, я поняла, что достаточно сильно люблю большие города, Москву и друзей, и даже ради работы в Америке не буду поступать в резидентуру в маленьких городах, где у меня больше шансов. Подавать снова я обязательно буду. Не с первого раза, так со второго или третьего меня возьмут.

p.dline { line-height: 1.5; }

НЕ СТОИТ ОБВИНЯТЬ ПЛОХИХ ВРАЧЕЙ В ТОМ, ЧТО ОНИ ПЛОХИЕ ВРАЧИ. СИСТЕМА ИХ ПРОПУСТИЛА, И НИКТО  ИМ НЕ ОБЪЯСНИЛ, КАК ПРАВИЛЬНО

О просвещении пациентов и врачей

Я приехала в Москву и стала работать в Европейской онкологической клинике. Здесь я занимаюсь медицинским консалтингом в широком смысле этого слова. Я рассказываю врачам об американских стандартах общения с пациентами, делаю памятки для людей с онкологическими заболеваниями и их близких, недавно мы выпустили медицинский словарь, где простым языком объясняется, что это за исследование, зачем его делать и т. д. Сейчас мы много рассказываем о важности скрининга онкологических заболеваний. Идея в том, что ты сам отвечаешь за свое здоровье, никакой врач тебя не вылечит, если ты к нему не пришел, или пришел слишком поздно, или ты не нашел хорошего врача. Такие проекты мне очень нравятся.

Я вполне готова к просветительской деятельности среди врачей. Я всегда думала о том, что в какой-то степени это у меня будет. Пока, конечно, рано, потому что я мало что умею и мало что могу дать, кроме перевода статей, но моя мечта — запустить UpToDate на русском (самая крупная база медицинских знаний на английском языке. — прим. ред.).

О плохих врачах

Я много знаю про несовершенство российской медицины и встречала злых, нечутких врачей, сталкивалась с глупым устройством системы здравоохранения, но это никогда у меня не вызывало желания убежать. Я вижу вокруг себя столько умных, толковых, интересных людей, которые занимаются совершенно не тем делом, не могут найти свою профессию. А мне так повезло с этой любовью к медицине, что я никогда не думала сменить род деятельности. Несовершенство системы здравоохранения, наоборот, вызывает во мне желание погрузиться и создать маленький островок, где все будет хорошо, где я буду делать все, что могу, для просвещения пациентов и врачей.

Мне кажется, не стоит обвинять плохих врачей в том, что они плохие врачи. Они же думают про себя, что все делают правильно. Им дали диплом, дали сертификат специалиста после ординатуры, система их пропустила, они считают, что этого достаточно. Им никто не объяснил, как правильно, никто не поправлял, у них не было ментора.

Об осуждении эмигрантов

Это сложный выбор — остаться здесь и развивать отечественную медицину или уехать за границу, где ты будешь гораздо быстрее расти в профессиональном плане и зарабатывать много денег. Но, конечно, даже из-за границы есть возможность помогать что-то менять. Ты можешь, например, звать студентов к себе на практику. Каждый делает свой выбор, осуждать за него неправильно. Мне кажется, большинство людей, которые как-то нелестно высказываются в адрес эмигрировавших врачей, не имеют возможности уехать. Это тяжелая задача — чтобы тебя в другой стране принимали за своего, а не за какого-то непонятного доктора из России.

Думаю, я могу что-то изменить здесь. Но мне очень хочется быть частью безумно интересного медицинского сообщества в Америке, где возможностей для профессионального роста гораздо больше. Свой выбор я еще не сделала.