Молодые врачи. Педиатр Михаил Власихин

Возраст: 27 лет.

Образование: Московская медицинская академия им. И. М. Сеченова (сейчас — Первый московский государственный медицинский университет им. И. М. Сеченова), ординатура по педиатрии в Научно-исследовательском институте профилактической педиатрии и восстановительного лечения Научного центра здоровья детей.

Стаж: 4 года.

Специализация: педиатр.

Должность: врач-исследователь в Педиатрической клинике с пульмонологической/иммунологической научной группой Университетского медицинского центра Шарите (Берлин, Германия).

 

О главном медицинском вузе страны

За все время обучения в университете была одна кафедра, на которой мы умоляли, чтобы нас не отпускали раньше, чтобы мы могли прийти пораньше и позаниматься. Это была кафедра фтизиатрии (раздел медицины, посвященный туберкулезу. — прим. ред.). Мы, конечно, не собирались туда в ординатуру, но нам очень нравилось это особое отношение. Никто там нас не называл пренебрежительно «терапевтами» — говорили: «Коллеги». С нами возились, разбирали на каждом занятии ворох рентгеновских снимков, нам давали любых больных, которых мы хотели. И то, что ты делал, воспринималось всерьез — было ощущение, будто ты на самом деле работаешь. Да, еще была неплохая кафедра трансплантологии — пожалуй, и все.

О том, как в Первом меде относятся к студентам, можно легко понять по нашей с однокурсницей поездке в Данию. Это была стажировка в Копенгагенском университете. Я пришел в международный отдел: вычитал на сайте университета, что у нас есть программы с португалоязычными странами. А по счастливой случайности я свободно говорю на португальском. Мне сказали: «Ну поздравляем, что вы знаете португальский, но у нас ничего нет. Есть программы только на немецком». Я очень удивился, что у крупнейшего в стране медицинского вуза имеются только такие предложения и нет даже программ на английском. После того как я поднажал, выяснилось, что такая стажировка есть в Дании. «Вот тебе список из тридцати бумажек, принеси нам все через неделю». Когда я их принес, выяснилось, что в международном отделе практически никто не говорит по-английски, и переписку с Копенгагеном пришлось вести мне. При этом изначально было понятно, что все это за наш счет. Просто с улицы попасть на эту программу нельзя, поэтому организовывать все нужно через университет. Мы подали все документы вовремя, но международный отдел отправил эти бумаги недели через три после положенного срока и после многочисленных наших напоминаний.

Против нашей стажировки решительным образом выступала декан факультета: знаем мы вашу Данию, ничего там такого нет, будете по бабам шляться и пиво пить. Поэтому мы писали много писем с обоснованием целесообразности и проходили через заседания всяких советов. Потом выяснилось, что нам выдавали какую-то стипендию, которую мы и не видели. В общем, все это было не очень чисто и не очень понятно.

В Копенгагене же оказалось довольно круто, была по-настоящему грамотно выстроенная учеба в медицинском институте, и я даже подумывал переехать в Данию, но не сложилось.

 

---

 

p.dline { line-height: 1.5; }

ЕСТЬ ЛИШНИЕ ДЕНЬГИ? КУПИ ДОКТОРУ КНИЖКУ

---

 

О деньгах от пациентов

В ординатуру Научного центра здоровья детей поступить мне было не так сложно: конкуренция небольшая. Проблема в том, что педиатрия, к сожалению, — это нищебродская специализация. Мы принципиально ничего не берем. И это ужасно каждый раз, когда в тебя начинают пихать деньги. Мама выбила квоту и несет мне деньги. Зачем она это делает, если у нее больной ребенок? Пусть тратит на него. Или несут алкоголь. У нас кто-то даже предложил вывесить список книжек с «Амазона», которые мы хотим. А то вся зарплата уходит туда. Есть лишние деньги? Купи доктору книжку.

 

О желании учиться

Обычно ординатура складывается так. Человек думает: «Можно писать истории болезни целый день? Ну и прекрасно». А старшие коллеги тем временем не считают нужным учить: «Зачем воспитывать конкурента?» С одной стороны, мне повезло с местом, в котором я проходил ординатуру. С другой — я сам ходил и требовал, я понимал, что достаю человека: у него миллион консультаций в день, чтобы заработать хоть сколько-нибудь приличные деньги — но у меня не было выбора.

В ординатуре можно было ездить в Германию на семинары. Сначала ты платишь свои деньги, а потом через какое-то время институт их возвращает. Есть еще деньги Союза педиатров, гранты — если хочешь, всегда можно найти варианты.

 

Об эмиграции

Эмигрировать — не было моим желанием с самого начала. В Научном центре здоровья детей я работал в Институте профилактической педиатрии и восстановительного лечения. Ему всего 7 лет, это такой многопрофильный дневной стационар, где занимаются детьми, у которых есть самые разные проблемы. Я начал работать врачом в отделении с первого года ординатуры, мне ужасно нравилось. И все ждали, что я там же и останусь. Но это все рассчитано, видимо, на девушек из благородных семей, которые маются от безделья, потому что кормить себя и семью на эти деньги невозможно. Я, к сожалению, не девушка из благородной семьи. Не без некоторых манипуляций моя зарплата составляла 20 тысяч рублей, но могла быть в два раза меньше.

К тому же мне никогда не была близка идея, что вот ты пришел ординатором в институт, там ты и умрешь. НЦЗД — это потолок педиатрии, выше в России ты не прыгнешь. В общем, было ясно, что дальше сильно лучше не будет и надо уезжать.

У меня есть друзья в Нью-Йорке, которые давно крутили у виска и говорили: «Что ты там в своей Москве застрял?» Мне не нравилось, что в США столько времени придется потратить на подтверждение диплома. Но друзья звали, вроде бы что-то складывалось с резидентурой в Johns Hopkins Hospital, и я согласился.

За год до этого на одном из крупных конгрессов я был переводчиком у группы немецких врачей, там познакомился с доктором Штефаном Мартином, нейроортопедом из Ганновера. Мы с ним как-то очень сдружились, и в один прекрасный момент я ему сказал, что уезжаю в Америку. Он ответил: «Даже не думай. Мы тебе что-нибудь организуем в Германии».

 

Фотограф: Ирина Алаева

---

 

p.dline { line-height: 1.5; }

НА ЗАПАДЕ ОРТЕЗИРОВАНИЕМ НИКОГО ОСОБО НЕ УДИВИШЬ УЖЕ ДАВНО, МЫ ПРОСТО, К ОГРОМНОМУ СОЖАЛЕНИЮ, ОЧЕНЬ ОТСТАЛИ

---

 

О нейроортопедии

Мы стали это обсуждать и поняли, что в Германии дефицит специалистов по нейроортопедии. Это различные коляски, шлемы (для шлемотерапии у детей с деформацией черепа на первом году жизни) и, конечно, ортезы — средства, необходимые для поддержки и восстановления функций конечностей. Особого выбора не было, и я обратился в компанию «Отто Бокк», производящую ортезы, чтобы она помогла мне отучиться на инженера-технолога. Там мне ответили, что как раз на базе Научного центра здоровья детей собираются делать лабораторию. Мы договорились, что я поеду в Германию и год там поучусь. Но, как я потом понял, ортопедическую технологию нельзя освоить за год — для этого нужно пять лет: тема большая, сложная. Вообще, этому очень тяжело учиться, если ты не ортопед.

«Отто Бокк» пригласил на работу в Москву отличного техника-ортопеда Штефана Вилленборга в лабораторию, создаваемую при НЦЗД. Я вернулся в Россию, и мы начали вести прием детей. Я оценивал, какое нужно лечение, необходим ли ортез, но как невролог официально назначить ортез я не имел права — только отправлял детей к ортопедам. И, в общем-то, был лишней деталью. Идеальный состав такой лаборатории — это техник-ортопед и ортопед, которые при необходимости общаются с педиатром развития или неврологом. Я пытался привлекать ортопедов института к этому направлению, но далеко не всем специалистам нейроортопедия в принципе интересна. К сожалению, нет особого понимания, что она может быть не только оперативной. Хотя консервативное направление — тоже важная ее часть. Но все равно лаборатория функционирует сейчас хорошо, она стала известна, поток пациентов большой.

 

О российских специалистах в западных компаниях

С любыми западными компаниями, работающими в России, в плане денег складывается странная ситуация. Понятно, что наши медицинские специалисты безумно дешевы. Им зарубежные компании платят, конечно, больше, чем государство. Но если сравнивать с европейскими специалистами, делающими ту же работу у себя в стране и с экспатами, делающими ту же работу в Москве, условия получаются странными. Наши доктора знают как минимум два языка, специфику и рынок. К тому же, если ты врач в России, это значит, что у тебя толстая записная книжка, чего нет ни у одного иностранца. Меня такая оценка труда раздражала.

 

Об обязательной аспирантуре

Когда я заканчивал ординатуру, начальство против моей воли отправило меня в аспирантуру. Мне не хотелось делать это категорически, тем более что я уезжал на год на стажировку, а аспирантура была очная. Полный абсурд. Кроме того, мне предложили тему про опыт создания ортезной мастерской на базе института, но как-то это все было очень формально, а в голове у меня была припасена совсем другая тема для диссертации. На Западе ортезированием никого особо не удивишь уже давно, мы просто, к огромному сожалению, очень отстали. Мне не нужна была просто какая-то диссертация, да и в принципе мне не очень важно, есть у меня ученая степень или нет. Но видимо, институту просто нужно было какое-то количество аспирантов. Ничем хорошим это не закончилось — я переехал в Германию, не успев даже отчислиться.

 

---

 

p.dline { line-height: 1.5; }

ПОНЯТНО, ЧТО МОЙ СЕРТИФИКАТ СПЕЦИАЛИСТА, КОТОРЫЙ ВЫДАЛИ ПОСЛЕ ОРДИНАТУРЫ, МАЛО ЧТО ТУТ ЗНАЧИТ

---

 

О международных исследованиях

Научный центр здоровья детей организовывает различные конференции. И на одной из них я познакомился с врачом Барбарой Рат. Мы прониклись друг к другу симпатией, и в марте, когда я собирался ехать работать в Гамбург, она мне написала: «У меня есть место в евросоюзном исследовании, хочу с тобой работать. Приезжай».

Это исследование идет с 2008 года. Оно началось с детских пневмоний и MRSA-вирусной инфекции (инфекции, вызванной метициллин-устойчивым золотистым стафилококком — прим. ред.). Потом к нему добавился кусочек по поствакцинальным осложнениям — почему они возникают? Если залезть в серьезную медицинскую литературу, однозначных данных не найдешь. В вакцине ли дело? Или в организме ребенка? И что делать с детьми с врожденными патологиями? Они больше остальных нуждаются в вакцинации: у них и так организм ослаблен, им нужна защита. Но так как врачи боятся, им просто ставят медотвод. На каком основании? Нет ответа. Руководств на эту тему не имеется, а спрос есть.

В исследовании есть еще часть, касающаяся детских менингитов. Причина бывает не только в менингококковой инфекции, но еще аденовирусной и проч. Сейчас со стороны индустрии назрел вопрос: а как нам лечить все эти вирусные болезни? Педиатр при острой респираторной вирусной инфекции обычно говорит: «Отпаивайте ребеночка». Родители отпаивают, и бывают случаи, когда все кончается довольно плохо: менингитом или пневмонией. Толковых руководств по лечению таких вот условных «ОРВИ» нет, и за 50 последних лет ничего нового не появилось. Наши исследования призваны создать большую когорту этих пациентов. Ты каждый день открываешь в клинике базу данных поступивших пациентов и отслеживаешь детей с соплями, кашлем, насморком, легочными и менингеальными симптомами. Дальше ты этих детей смотришь, заполняешь кучу всяких опросников, делаешь мазки на грипп, на респираторно-синцитиальную вирусную инфекцию. Если она подтверждается, то мы предлагаем соответствующее лечение. Кроме того, мы работаем в постоянной связке с Институтом Роберта Коха, на чьей базе проводятся ПЦР-исследования наших мазков на прочие вирусы, способные вызвать у ребенка условное «ОРВИ».

По большому счету цель исследования — создать некую «карту» вирусов (в первую очередь) и бактерий, вызывающих гриппоподобные заболевания и менингиты у детей. С учетом сезона, вакцинального статуса ребенка, миграционной истории и проч. Эта «карта» уже в дальнейшем может использоваться как универсальный инструмент для проведения исследований, в том числе клинических.

 

О российском дипломе в Германии

Хотя в Германии нужны врачи, никто не понимает, как тут быть с российским дипломом. Еще несколько лет назад не нужно было подтверждать диплом. Можно было просто приехать, сдать экзамен по немецкому и работать. Сейчас все сложнее и непонятнее, и в разных землях разные условия. Мне, например, сказали: «Мы будем принимать решение по вашему поводу индивидуально — посмотрим, как вы поработаете этот год в исследовании». Но вообще, хорошо бы получить сертификат специалиста здесь. Понятно, что мой российский сертификат специалиста, который выдали после ординатуры, мало что значит. За год, который я был в Германии, я хорошо помотался по различным семинарам. И местные врачи говорят, что 2 года моей российской ординатуры плюс этот год мне могли бы зачесть. Мне нужна местная специализация, так называемый сертификат Facharzt, получение которого занимает 5 лет. То есть 2 года мне могли бы вычесть. Работа в этом исследовании тоже плюс: год работы в Шарите — это полгода для сертификата. Думаю, после исследования мне останется поработать где-то максимум года два еще в отделении, что только на пользу.

А вот если ты врач общей практики, тут очень просто устроиться. У тебя будут прекрасные условия, все будет легко, тебя все будут хотеть.

 

---

 

p.dline { line-height: 1.5; }

РЕБЕНКУ С НЕОСТРО ПРОГРЕССИРУЮЩИМ СОСТОЯНИЕМ ЧАСТО НУЖНО НЕ СРОЧНОЕ МЕДИЦИНСКОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО, А СРОЧНОЕ ПЕДАГОГИЧЕСКОЕ

---

 

О детстве больного ребенка

Я довольно точно знаю, чего я хочу. Это своя международная практика по педиатрии развития: русских детей я совершенно не хочу бросать, я стараюсь оставаться с моими пациентами на связи, помогаю им в каком-то организационном смысле. В принципе в педиатрии развития основная работа именно такая: ты планируешь ребенку с неостро прогрессирующим состоянием помощь. Ему не нужно срочное медицинское вмешательство — часто нужно срочное педагогическое: ребенок растет, ему надо развиваться. Диагноз обычно в этом случае ничего не меняет. Мы с моими немецкими коллегами-нейроортопедами хотим сколотить какую-то такую службу: подбирать вовремя и правильный ортез, профилактировать вторичные и третичные ортопедические осложнения, заниматься неврологической диагностикой (эпилепсий, демиелинизирующих состояний), и далее физиотерапия, как этому ребенку расти, развиваться, что ему делать, какая нужна коляска, какая помощь логопеда, дефектолога. Таким детям не нужно валяться в стационаре, им там нечего делать — им периодически нужна амбулаторная поддержка. Подобных праксисов, кабинетов в мире очень мало, потому что докторам в основном это не особо интересно. Тут такой, строго говоря, врачебной работы, когда ты лечишь, нет. Это поддержка для того, чтобы у ребенка детство было детством, а не сплошной госпитализацией.

 

О возвращении в Россию

В ближайшие лет десять вряд ли возникнут такие обстоятельства, которые смогут надолго вернуть меня в Россию. И они явно не могут быть профессиональными. В этом смысле я себя вообще никак не вижу в России, мне это не очень интересно. Но мне интересно работать с нашими детьми, потому что у них ничего нет. Я не могу сказать, что у меня все было ужасно плохо. Мне не на что пожаловаться. Ординатура была замечательная, но дальше я оказался, видимо, не той формации.

К тому же вот вышел закон о двойном гражданстве, и совершенно непонятно что делать. А когда твоя страна напоминает о себе только репрессивными мерами, начинаешь думать о том, что лучше жить с другим паспортом. Мне тут просто получить гражданство: я знаю язык, у меня есть хорошая работа, я специалист, который нужен стране.