Молодые врачи. Невролог Лев Брылев

Молодой невролог Лев Брылев — о спорах с профессорами, волонтерстве и конкуренции с преподавателями.

Возраст: 31 год.

Специализация: невролог.

Стаж: 8 лет.

Должность: заведующий 1-м неврологическим отделением Городской клинической больницы № 12 Департамента здравоохранения Москвы.

О своем мнении и подчинении

Медицина — область зарегулированная и часто нужно безоговорочно следовать чьим-то указаниям. Но, несмотря на это, если работать и не совершенствоваться, не читать научные статьи, не участвовать в конференциях, будет очень скучно. Думаю, каждое следующее поколение всегда пытается сказать что-то новое, дискутировать, предлагать свои идеи. И, конечно, это нужно делать, я сам из таких. Никто не запрещает иметь свое мнение. И в какой-то момент ты сам за это свое мнение распишешься, сам все сделаешь, и никто тебе не сможет сказать, что ты не имеешь на это права. Но пока ты студент, ты действительно вынужден делать так, как тебе говорят, потому что ответственность несут другие люди. Тем не менее даже тогда нужно стараться разобраться, вникнуть, почему так говорят, почему нужно делать так, а не иначе.

В любом случае почти всегда можно высказать свое мнение. Просто надо найти форму, чтобы это не выглядело вызовом, чтобы это было конструктивное обсуждение сложившейся ситуации. И самое главное, о чем нужно помнить: что это все не ради спора, не ради карьеры, не ради удовлетворения своих амбиций, а — у нас очень простая в этом смысле профессия — ради пациента. И как только это ставится во главу угла, то все идет правильно.

О выборе места работы

Важно идти работать туда, где тебя слушают, отвечают на вопросы и дают тебе себя проявить. К сожалению, в медицине и вообще в науке таких мест не то чтобы много. На это есть разные причины. Бывает, в больнице никому нет дела до того, чем занимаются ординаторы, чем занимаются врачи, повышается ли как-то уровень оказания помощи и соответствует ли он общемировому, нравится ли пациентам то, что с ними делают. С другой стороны, часто бывает, что очень высокая нагрузка ложится на врачей, которые действительно обладают большим опытом и очень востребованы пациентами, — им просто сложно найти время, чтобы поделиться со студентами своими знаниями.

Лично мне повезло, что я нашел место, где можно аргументированно спорить с профессорами, за что я им безмерно благодарен. Мне кажется, если этого нет, то и профессору становится скучно, и вообще жизнь останавливается. Если у тебя есть аргумент, а тебе не отвечают, и причина молчания неясна, доверие к такому наставнику падает. Я считаю, что, безусловно, надо идти туда, где бурлит жизнь, где после слов: «Нет, я считаю, что все делается неправильно», тебя не уволят, а выслушают.

О долгом пути к управлению

Во время обучения в вузе и ординатуре возникает вопрос: можешь ли ты  через десять-двадцать лет встать на место своих преподавателей? Можешь ли ты добиться этого честным, качественным трудом? Не сказал бы, что нет абсолютно никаких возможностей это сделать. Но часто просто недостаточно мотивации. Раньше должность профессора была высокооплачиваемой, сначала человек становился доцентом, он чувствовал себя социально адаптированным, все стремились занять руководящую должность, была конкуренция, и поэтому лучшие становились первыми в медицине. Сейчас на Западе есть эта система: ты работаешь в клинике, участвуешь в исследованиях, публикуешься, преподаешь и так далее — ты поднимаешься по лестнице, это престижно, это оплачиваемо, есть серьезная конкуренция. У нас сейчас нет мотивации для достижения таких целей. Молодой человек будет долго идти к руководящей должности, ему нужно написать кучу статей, защитить кандидатскую, докторскую и так далее, а результат не так привлекателен, как раньше.

О смене поколений и наставниках

Бывает так, что студент приходит на практику, а его ничему не хотят учить — не хотят воспитывать себе конкурентов. Это связано с тем, что государство дает недостаточно мотивации врачам. В системе, когда лучшие добиваются определенных преимуществ, они понимают, что, не взрастив себе смену, они сами сделать ничего толком не смогут: им нужны и руки людей, и головы людей для того, чтобы двигать то или иное направление. И поэтому выращивается смена, все делятся друг с другом опытом, поскольку все постепенно поднимаются по этой лестнице один за другим. И на некоторых кафедрах сохранилась такая система. Но если люди занимают ту или иную должность не из-за знаний и талантов, это движение прерывается. Сейчас у начальников практически нет способов замотивировать таких людей: нельзя поднять зарплату, предложить какие-то социальные льготы. И когда к такому человеку, который сел на свое место «навсегда», приходят студенты, ординаторы, молодые врачи, человек думает: «А зачем мне его воспитывать? Завтра я не понравлюсь и могу быть уволен, а он займет мое место — зачем мне это надо?»

Но проблема не только в том, что нет адекватного и предсказуемого движения по вертикали — его нет и по горизонтали. Перейти с одной кафедры на другую или перейти из одной больницы в другую — это происходит довольно редко. В государственных учреждениях практически нет открытого рынка труда. Ты можешь прийти в эту больницы ординатором, и тебя вынесут из нее через 50 лет ногами вперед. Получаются такие замкнутые ячейки, откуда люди не видят перспектив движения ни вверх, ни куда бы то ни было еще. Они, конечно, хотят остаться на своем месте и защищают вот это свое положение. Если других способов нет, они ограничивают других. Мне кажется, что людей нельзя поменять, но вполне реально поменять систему, где человек не сможет не обучать другого, где ему это будет невыгодно.

Лев Брылев © Максим Копосов

Как поменять мир

Мне все время хочется все поменять, если честно. Не то чтобы я был таким революционером — просто кажется, что это какое-то разумное приложение знаний и сил, которые есть. И относительно недавно для меня стал очевиден такой простой принцип, который, казалось бы, лежит на поверхности: если действительно организовывать все процессы вокруг пациента, то очень много изменится в самом здравоохранении и просто в одной отдельно взятой клинике. Если мы делаем так, то что это значит для пациента? Ему важно, чтобы мы искусственно поддерживали жизнь в отделении реанимации или он предпочтет провести последние дни, отказавшись от лечения, в кругу семьи? И такой подход вообще сильно меняет картину мира всех участников процесса, и именно поэтому реализовать его крайне сложно.

Зачем видеть дальше обязанностей

Я делаю вещи, которые не прописаны у меня в договоре, потому что помочь — это значит не просто написать рекомендации. Вот ты говоришь пациенту и его родственникам: «Вам нужна искусственная вентиляция легких, гастростома». Они спрашивают: «А где нам это сделать? Я не знаю. А как нам получить обезболивающее?» И ты понимаешь, что все твои рекомендации по большей части уходят в пустоту. У меня много пациентов с боковым амиотрофическим склерозом. Это редкая патология и относительно небольшая группа больных, поэтому для них специализированной помощи нет. Врачи общей практики не имеют необходимой подготовки, оборудования. И мы организовали специальную службу на благотворительные средства — в медицинском центре «Милосердие» при Марфо-Мариинской обители. Мы привлекли к делу много добровольцев. Это настоящая помощь больным, не просто формальная вещь. И это приносит нам удовлетворение. Мы учились шесть лет, потом два года ординатуры — мы тратили на это жизнь. И хочется, чтобы эти знания в конечном счете по-настоящему принесли пользу, а не выражались в рекомендациях на бумажке, которые никто никогда не выполнит.

Конечно, на все меня не может хватить, и тут основная граница, «стоп» — это когда ты уже понимаешь, что количество дел приводит к снижению качества. Если ты наблюдаешь слишком много пациентов и просто теряешь их из виду, в результате кто-то из них от этого страдает, тогда, конечно, становится понятно, что надо привлекать новых людей.

Об общении с властью

Я понимаю, что если все время бить и бить в одну точку, все нуждающиеся, к примеру, в обезболивании в России, возможно, будут им обеспечены. Но я врач. Есть люди, которые знают, как общаться с государством. Это те, у кого есть достаточно задора для этого. У меня есть внутренний драйв, но в своей области. C нами работают такие люди — социальные работники. Но не в узком представлении, когда они ходят в магазин за продуктами — это те, кто действительно понимает, что нужно сделать на законодательном уровне для улучшения условий жизни пациентов. Есть юристы, пациентские общества. Мы готовы помогать, но не можем быть основной действующей силой.

Вообще моя идея в следующем: нужно начинать с себя, начинать с того, что ты лично можешь сделать теми средствами, которые у тебя есть. И ты в действительности можешь сделать больше, чем ожидаешь. Потому что когда ты начинаешь это делать — не просто разговаривать о проблеме или ругаться на то, что все плохо и в системе все не так — а когда ты пробуешь, оказывается, что есть еще какие-то люди, которые где-то там тоже пробовали. Ты объединяешься с ними, и вот уже что-то движется вперед.

О счастье

Я не могу сказать: есть то, что уже получилось, это свершившийся факт. Разве что, может быть, удалось встать на какую-то свою дорогу. Может быть, получилось заразить кого-то энтузиазмом и желанием работать, не бросать профессию. Может быть, получилось помочь некоторым больным. Но наша дистанция стайерская. Никогда нельзя сказать, удалось что-то или нет, пока не знаешь результата, а результат проявляется через много-много лет. Это как бывает с пациентами: тебе кажется, что ты все понял, что у тебя сложилось правильное, однозначное впечатление, и ты сказал: «Получилось». А он поступает через полгода, оказывается, что было назначено неправильное лечение, поставлен неправильный диагноз или что-то еще. Шесть месяцев назад сделать все верно, к примеру,было невозможно, но сути это не меняет: ты понимаешь, что не получилось.

Это не значит, что я порадуюсь за наше дело только лет через 50. Нет, я радуюсь каждый день. Просто нельзя сказать, что вот какое-то дело сделано — сейчас что-то началось, надеюсь.