Фёдор Гааз: один против системы

Немецкий доктор в России

С этого дня в России понятие «права человека» перестало быть просто сочетанием звуков. В борьбе за эти права Гааз создал первый в Москве травмпункт и первым стал принимать на работу в больницы женщин.

Поначалу биография Гааза была типичной историей квалифицированного немецкого врача, по контракту приехавшего в Россию. В 1806 году совсем юным доктором он подрядился вылечить княгиню Репнину от трахомы и 4 года был её личным врачом на всём готовом с громадным жалованьем в 2000 рублей. В Москве лечил богатых за хорошие деньги, бедных бесплатно. Царским указом назначен главным врачом Павловской больницы (ныне ГКБ № 4). Воевал. В 1814 году дошёл с русской армией до Парижа. Потом вернулся, пользовал московский высший свет, был в моде. Купил огромный дом на Кузнецком мосту и деревню в 35 верстах от города, где завёл ткацкую фабрику.

Вверху: ссыльные на этапе, прикованные к железному пруту.

Ниже: цепь Капцевича. Чтобы Голицын и Гааз отвязались от отдельного корпуса внутренней стражи с просьбой об отмене прута как орудия пытки, командир этого корпуса генерал Пётр Капцевич заменил прут общей цепью, сковывавшей партию ссыльных. Так ссыльные тащились в Сибирь, скованные одной цепью, что нашло отражение в поэзии. Поскольку цепь была немногим лучше прута, в московской пересыльной тюрьме её заменяли на гаазовские облегчённые кандалы.

Третья иллюстрация сверху: Гааз возвращается к полицейскому чиновнику с нужными справками, промокнув до нитки под дождём. 1852.

Внизу: перековка в индивидуальные кандалы под наблюдением Гааза.

С акварелей и рисунков Елены Петровны Самокиш-Судковской, выполненных для издания написанной Анатолием Фёдоровичем Кони биографии Гааза, 1904 год.

Главный врач Москвы

Всё пошло не так после того, как один из пациентов Гааза, генерал-губернатор князь Дмитрий Голицын, назначил его главным врачом Москвы. Здесь доктор обнаружил, что на официальной должности ничего сделать нельзя. Гааз то предлагал облегчить русским фармацевтам регистрацию новых лекарств, то пытался организовать оспопрививание или службу помощи больным с апоплексическим ударом, но отвечали ему отписками вроде «доведено до сведения», «на сей счёт уже существуют надлежащие законные постановления», «мера излишняя» и «средств не отпущено». Когда инициативы немца надоели, его попытались объявить иностранным агентом — ведь он формально был прусским подданным. Но другие ветераны не дали его в обиду, и тогда против Гааза возбудили дело о нецелевом расходовании средств, так что ему пришлось всё-таки подать в отставку. Служебное расследование длилось 19 лет и закончилось его полным оправданием.

Благотворительность

Тогда Голицын предложил своему доктору другое общественное дело — стать секретарём тюремного комитета. Организация благотворительная: первые лица города распределяли пожертвования в пользу ссыльных и заключённых. Гааз подошёл к делу как профессионал. Он осмотрел массу арестантов московских тюрем, изучил их дела и пришёл к выводу, что за преступлением стоит болезнь, физическая либо душевная. Болезни подавляют или злокозненно возбуждают нрав человека, ослепляют и расслабляют его «так, что он становится послушным орудием в руках злодеев, невольным исполнителем повелений дьявольских». В наши дни доказано, что ряд заболеваний воздействует на область мозга, отвечающую за социальное поведение. Здесь Гааз обогнал своё время. Из его догадки следовало, что для исправления преступников их надо сначала вылечить.

Слева: Камилла Ле Дантю (1808-1840), которая последовала за своим женихом, декабристом Василием Петровичем Ивашовым в Сибирь (история отражена в фильме «Звезда пленительного счастья»). Дочь гувернантки-француженки в семье Ивашовых. Жила в их доме в Малом Казённом переулке (1830-1831), дожидаясь разрешения на отъезд в Забайкалье. Позднее в этом доме Гааз устроил Полицейскую больницу для бесприютных. По рассказам, доктор был безответно влюблён в Камиллу, и её поступок побудил его бескорыстно помогать осуждённым.

Справа: военный генерал-губернатор Москвы князь Дмитрий Владимирович Голицын (1771-1844), организатор тюремного комитета, душой которого стал Гааз. Его распоряжение о борьбе с железным прутом от 20 апреля 1829 года стало первой удачей в борьбе Гааза за права человека.

Скованные одной цепью

В реальности осужденных калечили ещё на этапе. Чтобы облегчить жизнь конвою и сократить его численность, арестантов и ссыльных в пути приковывали к железному пруту. Человек 8-10 разного пола, возраста и состояния здоровья брели вместе сотни вёрст. Наручни раскалялись на солнце и отмораживали руки зимой; тяжело больные висели на пруте, обременяя остальных. Так поступали со ссыльными, наказанными за лёгкие преступления, вроде беспаспортных или крепостных, опоздавших вернуться с отхожего промысла. Настоящим профессиональным преступникам было проще: они шли на каторгу в индивидуальных кандалах.

Все ссыльные Европейской России проходили через Москву. Перед отправкой в Сибирь их приковывали к пруту в Покровских казармах. По приглашению Гааза генерал-губернатор Голицын 20 апреля 1829 года посетил казармы, увидел процесс своими глазами и ужаснулся. Он приказал доктору придумать, как отказаться от прута.

Новые кандалы от Гааза

Гааз принялся разрабатывать новые, облегчённые кандалы. Испытывал он их лично: приказывал заковать себя в цепи и ходил по кабинету кругами, пока не преодолевал дистанцию, равную первому переходу этапа — до Богородска (ныне Ногинск, в 54 километрах от Покровских казарм). Оказалось, что надёжные кандалы, не сковывающие движения, могут весить всего 1200 граммов. В результате этих экспериментов Гааз проникся ещё большим сочувствием к ссыльным. Он изготовил за свой счёт огромное количество таких наручников, и хотел поскорее заменить ими чудовищные прутья.

Сверху: Покровские казармы в Москве — место, где ссыльным приковывали к железному пруту на глазах Гааза и Голицына.

Внизу слева — дом 20 по Кузнецкому мосту, некогда принадлежавший Гаазу, после реквизиции за долги сильно перестроен.

Внизу справа — современный вид здания в Малом Казённом переулке, 5, где находилась Полицейская больница для бесприютных. Здесь в 1845-1853 году жил и работал Гааз. Когда в палатах не хватало коек, он размещал пациентов в своих комнатах и лично ухаживал за ними. Здесь Гааз скончался 28 (16) августа 1853 года.

Фото: Роман Вышников, апрель 2016.

Переписка с министром внутренних дел Закревским и начальником корпуса внутренней стражи Капцевичем ничего не дала: они внедрили прут для оптимизации своей деятельности и были им очень довольны. Тогда Голицын распорядился в подведомственной ему Москве перековывать ссыльных в гаазовские кандалы явочным порядком. Доктор встречал каждую партию и лично наблюдал, как это происходит. Кроме того, каждую неделю он осматривал по 6 тысяч ссыльных, и всех, кого только можно, задерживал подлечиться в больнице. Остальным приносил угощение и раздавал деньги — хотя бы по 20 копеек.

Гааз против митрополита

Неприятели Гааза попытались нажать на него через церковь: митрополит Филарет, формальный руководитель тюремного комитета, на одном заседании стал выговаривать, что надо знать меру — ведь это злодеи, нужно думать об их жертвах — наказания без вины не бывает. Гааз вскочил и закричал: «Да вы о Христе позабыли, владыко!» Филарет смутился, выдержал паузу. «Нет, Федор Петрович! Когда я произнес мои поспешные слова, не я о Христе позабыл, — Христос меня позабыл!..» И вышел. Больше никто в богословские споры с Гаазом не вступал.

Вообще Бог долгое время был главным его аргументом. Когда Гааз раздал заключённым всё своё имущество, у него отобрали дом за долги и описали имение, враги подняли голову и добились отстранения доктора от освидетельствования ссыльных. Но он явился к своему преемнику и напомнил «о высшем еще Суде, пред которым мы оба не минуем предстать вместе с сими людьми, кои тогда из тихих подчиненных будут страшными обвинителями». И это сработало. Гааз по-прежнему отбирал из этапа и направлял на лечение всех, кого считал нужным.

Надгробие на могиле Фёдора Петровича (Фридриха Йозефа) Гааза, Введенское кладбище в Москве. Ограда увешана тяжёлыми кандалами, от которых он избавил заключённых. С помощью Голицына Гааз добился царского указа о том, чтобы повсеместно гайки (наручни) кандалов обшивались кожей.
На могиле Гааза всегда, с 1853 года, в любое время года цветы — искусственные и живые, и свечи.
На пластине его духовное завещание из сочинения «Призыв к женщинам» — слова «Спешите делать добро».

Фото: Роман Вышников, апрель 2016.

Первые русские медсестры

Лечил он арестантов в Полицейской больнице для бесприютных, где сам жил на казённой квартире, за неимением собственной жилплощади. При этом ворочал огромными деньгами, которые доверяли ему благотворители, особенно купцы-старообрядцы. К зданию был пристроен флигель, куда приходили все, кого не взяли в другие больницы. Здесь в любое время оказывали помощь раненым, обожженным, укушенным; Гааз лично патрулировал город, свозя в больницу упавших на улице — всех, кого прохожие принимали за пьяных. Не в состоянии платить санитарам-мужчинам, Фёдор Петрович стал принимать на работу и обучать женщин: их труд стоил дешевле, нередко они были честнее и добрее. В Полицейской больнице с 1845 года проходили обучение первые русские медсёстры.

Новому генерал-губернатору Алексею Щербатову жаловались на то, что в Полицейской больнице постоянно перебирают нормы приёма пациентов. Алексей Григорьевич вызвал пожилого доктора на ковёр и категорически приказал «не сметь принимать новых больных». Тогда старик, ни слова не говоря, опустился на колени и горько заплакал. Генерал-губернатор бросился его поднимать. Больше об ограничении до нормы речи не было. За 8 лет при Гаазе через больницу прошло 30 тысяч человек, из которых 21 тысяча выздоровела.

Москва против Гааза

Коллеги спрашивали Гааза, как благородный человек может унижаться перед власть имущими. Доктор отвечал: «Унизительно бывает просить на коленях милостей для себя, своей выгоды, своей награды, унизительно молить недобрых людей о спасении своего тела, даже своей жизни. Но просить за других, за несчастных, страдающих, за тех, кому грозит смерть, не может быть унизительно, никогда и никак».

В 1848 году генерал-губернатором Москвы назначили бывшего министра внутренних дел Закревского, заклятого врага Гааза. Тот сейчас же объявил, что полномочия Фёдора Петровича — «ничто». Но Гааз продолжал ходить в пересыльную тюрьму как на работу, и нижние чины, веровавшие в Страшный суд, нарушали порядок и перековывали арестантов в лёгкие кандалы.

Тогда Гааза решили уличить в том, что он покрывает симулянтов из числа заключённых, и назначили доктора Христиана Кетчера контролировать его решения. Но Кетчер тут же перешёл на сторону противника. Гааз действительно задерживал здоровых ссыльных — к одним должны были приехать родственники, за других мог успеть попросить ходатай. Надзиратели носили из больницы записочки с именами этих людей, при рукопожатии передавали их Кетчеру, а тот на глазах у комиссии подсматривал в шпаргалку и говорил: «Не слишком здоров». Гааз тут же восклицал: «Оставить! Оставить! В больницу!»

Последний подвиг Гааза

Подчинённые Закревского, угождая своему шефу, не жаловали Фёдора Петровича. Молодых и равнодушных было не пронять слезами и Страшным Судом. Но и к ним старик нашёл подход. Один полицейский чиновник рассказывал, как в дождливый осенний день 1852 года обратился к нему Гааз: «У меня было много работы; сообщенные мне им сведения оказались недовольно полными, и я с некоторым нетерпением сообщил об этом доктору. Тот, ничего не сказав, торопливо поклонился и вышел; но каково же было мое удивление, когда спустя три часа явился ко мне промокший до костей Федор Петрович и с ласковой улыбкой передал самые подробные, взятые из части, сведения о том же деле; он нарочно за ними ездил под дождем и чуть ли не в бурю, на другой конец города. После этого я не смею никому отказывать в справках об арестантах».

Это один из последних подвигов Гааза. Через несколько месяцев его тело стало покрываться карбункулами. Доктор не жаловался на боль, и только раз сказал лечившему его профессору Полю: «Я не думал, чтобы человек мог вынести столько страданий». Каких именно страданий, неизвестно. После этого разговора больной заснул и больше не проснулся.

Михаил Шифрин

Михаил Шифрин