Онколог-нонконфомист Томас Ходжкин и «его» лимфома

2 ноября 1826 года Инспектор Мёртвых лондонской больницы Гайс Хоспитал - молодой врач Томас Ходжкин - при вскрытии впервые увидел злокачественную опухоль, получившую название лимфома Ходжкина. С другим характером и убеждениями доктор сделал бы карьеру в науке, но ему было суждено уйти из клиники и создать новое государство.

Ходжкин принадлежал к общине квакеров. С детства ему внушали, что человек служит другим и не должен выпячивать своё «я». Даже о лимфогранулематозе «своём» Ходжкин докладывал в том духе, что «вот сейчас я вас познакомлю ближе с явлением, которое наблюдали многие патологоанатомы, начиная с великого Мальпиги». Ходжкин познакомился с Теодором Шванном, тот показал ему в микроскоп клетки с ядрами и объяснил свою теорию, что все ткани живых организмов состоят из однородных клеток. Отсюда скромный английский патологоанатом заключил: бывают раковые клетки, и они должны распространяться по той ткани, в которой возникли. Так образовавшаяся на шее лимфома продвигается по лимфатическим сосудам и поражает селезёнку.

С этого момента онкология из коллекционирования разных видов опухолей начала превращаться в науку. Когда так говорили Ходжкину, он твердил, что всё сделал Мальпиги в XVIIвеке. Сам-то в душе знал себе цену, жаждал учёной карьеры и чуть не умер, когда из науки пришлось уходить. Но всё же ушёл и прах отряхнул.

Томас Ходжкин (1798-1866) после возвращения из первой экспедиции в Палестину.

Квакеры давят собственное эго всю жизнь. Томасу Ходжкину это выпало «в двойной дозе». Он сколько себя помнил, любил одну женщину – свою кузину Сару Годли. В те времена жениться на двоюродных сестрах квакерам не разрешалось. Ходжкин просил старейшин рассмотреть его случай в особом порядке. Разрешение пришло через 50 лет, когда было уже поздно.

Мораль общины говорила: если тебе тяжело, помоги тем, кому ещё тяжелее, и позабудешь свои неприятности. Ходжкин, сын бизнесмена, был учеником аптекаря и собирался оставаться в аптечном бизнесе. Теперь он решил стать доктором – врач служит людям больше, чем аптекарь.

Когда Ходжкин поступил в Эдинбургский университет, из Франции как раз прислали новый прибор для диагностики – стетоскоп. Он представлял собой цилиндрический рупор, выточенный на токарном станке. Профессора покрутили его в руках и приспособили как цветочный горшок. Студенты из хулиганских побуждений землю высыпали и стали друг друга слушать. Но как интерпретировать то, что ты слышишь, и как это соотносится с данными вскрытия? Некому объяснить, да и материал для вскрытий был однообразен: одни бродяги. Тела других групп населения ограждены законом. И Ходжкин уехал на стажировку в Париж, где в госпитале Неккер работал изобретатель стетоскопа Рене Лаэннек, а в морге хватало самых разных трупов.

Лаэннеку приглянулся трудолюбивый квакер, самый толковый его ученик. Ходжкина рекомендовали англичанам, которые путешествовали по Франции в надежде, что благодатный климат поможет излечить туберкулёз. Самым «выгодным» больным оказался лондонский миллионер-банкир Абрахам Монтефиоре. Ему требовался врач-компаньон. Помочь юному Монтефиоре с его кавернозным туберкулёзом было нельзя, тем более что этот мажор считал врачей обслугой и рекомендаций не выполнял. Они так не сошлись характерами, что Абрахам нажаловался своему брату Мозесу, главе клана, и тот приехал разбираться. Мозес тут же принял сторону доктора, и началась дружба, определившая судьбу Ходжкина.

Старший Монтефиоре был женат на сестре жены Натана Ротшильда, и принадлежал к тому кругу финансистов, без согласия которых облигациям никакого государства не было доступа на европейские биржи. Ходжкин стал его семейным врачом. Пока его интересовали только Сара Годли и медицина, он ничего не просил у могущественного пациента, за что Монтефиоре его обожал.

Томас вернулся в Лондон с репутацией хорошего диагноста и патологоанатома. В больнице Гайс Хоспитал стал Инспектором Мёртвых, то есть руководителем морга, ведущим научную работу. За несколько лет собрал академический музей из 1600 препаратов, относящихся к разным болезням. Некоторые из них до сих пор используются на занятиях со студентами.

Седьмой случай лимфомы Ходжкина из его доклада о новой опухоли лимфатических желез и селезёнки. Тело Марты Ньютон, 25 лет; вскрыто 21 сентября 1828 года. Акварель работы патолога Роберта Карсвелла (1793-1857).

Каждую аутопсию Ходжкин начинал с энтузиазмом, в ожидании, что вот сейчас попадётся нечто неизведанное. И 2 ноября 1826 года час настал. Девятилетний мальчик Джозеф Синнотт, из бедной семьи. Спал на одной кровати с братом, умершим от туберкулёза. Наблюдался девять месяцев, жалобы на боль в спине, отдающую в живот. Вздутие живота, и похоже на воспаление, но жара не было. Вскрытие показало наличие каких-то клубеньков, но чутьё говорило Ходжкину, что это не туберкулёз. Его диссертация была посвящена назначению селезёнки, и на неё он обращал внимание прежде всего. Селезёнка увеличена, тверда и набита клубеньками. Брыжеечные лимфатические узлы раздуты, причём два до размеров голубиного яйца. Вообще клубеньки усыпали все крупные артерии, как бусинки, хотя и не пережимали их. Сочетание опухолей лимфоузлов с увеличением и затвердеванием селезёнки показалось Ходжкину замечательным.

Когда набралось 7 подобных случаев, он сделал доклад о злокачественной лимфоме. Через сто лет после открытия, в 1926 году, препараты Ходжкина изучили под микроскопом и установили, что специфические для лимфогранулёматоза гигантские раковые клетки действительно присутствуют в 70%случаев. Как учёный квакер сумел невооружённым глазом, обонянием и осязанием диагностировать настолько точно – загадка. Никто из ныне живущих так не может. Зато мы успешно лечим лимфогранулематоз облучением и химиотерапией, тогда как во времена Ходжкина «его» лимфома была стопроцентным приговором.

Исследователи, открывшие специфичные для лимфомы Ходжкина гигантские двуядерные и многоядерные клетки, по наличию которых диагностируется это заболевание:

Вверху: Сергей Елизарович Березовский (1864-1918), хирург, в 1911-1917 гг. главный врач Шереметевской больницы (ныне институт им. Склифосовского). В начале карьеры, работая в 1890 году под руководством профессора Василия Ивановича Кузьмина на медицинском факультете Московского университете в госпитальной хирургической клинике (тогда располагалась ещё в Новоекатерининской больнице на углу Петровки и Страстного бульвара), исследовал препарат вылущенной злокачественной опухоли (тело 47-летного жандармского унтер-офицера Степана Ильина) под микроскопом и обнаружил многоядерные клетки. Рисунок из статьи Березовского в еженедельнике «Русская медицина», 1890, № 39, стр. 612. Автор обращает внимание на группу саркоматозных клеток клиновидной формы между двумя капиллярами. Выше видна и двуядерная клетка Рид-Штернберга.

Внизу: Дороти Рид (1874-1964), врач-интерн, в 1901-1902 гг. исследовавшая детские лимфомы в больнице Джонса Хопкинса. Описав двуядерные клетки, ушла из больницы и работала функционером в ведомстве здравоохранения. Справа цветной рисунок Дороти Рид из её материала в Johns Hopkins Hospital Reports, 1902, 10, pp. 133-396.

Сам Ходжкин предсказывал, что опухоль научатся лечить едкими веществами, а беречься от неё надо, избегая переохлаждения. Действительно, вирус Эпштейна-Барр, который провоцирует развитие заболевания, активизируется при ослаблении иммунитета. Отсутствие эффективной терапии против рака мучило Ходжкина. Кроме профилактики, предложить больным было нечего, и нужно донести эту мысль до самой широкой аудитории. Ходжкин стал читать рабочим в училищах для повышения квалификации бесплатные лекции на тему «как сохранить своё здоровье». Смысл выступлений состоял в том, что бояться нужно не онкологии. Её факторы риска известны: курение, алкоголь, одежда не по сезону, скученность, грязь и канцерогенные вещества. Вот чего надо избегать и опасаться.

Зимой 1832 года в Лондон пришла холера – та самая, из-за которой годом раньше Пушкин застрял в Болдине. И тут Ходжкин обнаружил, что его внимательные слушатели на самом деле не верят ему. Даже смышлёные рабочие скрывали холерных больных и не давали их госпитализировать, потому что в бараках, по их мнению, «доктора убивают людей, чтобы вскрывать». Другие врачи бежали из столицы, восклицая «какая дикость!», «как недалеко мы ушли от туземцев!» Ходжкин никуда не бежал, зато после эпидемии всерьёз решил заняться изучением примитивных народностей. Раз цивилизованные люди испытывают те же страхи, что и дикари, нужно идти в леса, где аборигены не умеют так притворяться, как в городе.

Один из врачей Гайс Хоспитал, Ричард Кинг, как раз вернулся из плавания к берегам Арктического архипелага Канады, где служил корабельным врачом. Он рассказал, что примитивные нравы быстро деградируют из-за деятельности Компании Гудзонова залива, которая выменивает у местного населения меха на ружья и «огненную воду». Агенты компании сознательно заключают с индейцами такие сделки – дескать, чем скорее дикари сопьются и перестреляют друг друга, тем лучше. Это чрезвычайно возмутило Ходжкина: нельзя губить примитивные народы, без них мы не поймём самих себя.

Одним из директоров Компании Гудзонова залива был как раз казначей больницы Гайс Хоспитал мистер Бенджамен Харрисон. Сказочно богат, умел привлекать средства для больницы; учёный совет ходил у него по струнке. Ходжкин был у начальства на хорошем счету, и наш герой без тени сомнения направил казначею очень вежливое письмо с описанием положения индейцев. Сам бизнесмен и инвестор, Ходжкин делал вполне реальное предложение. Компании, по его мнению, лучше не изводить индейцев, а платить им деньгами, учить их обращаться с капиталом, чтобы освоить всякие ремёсла и строить, например, лесопилки. Перепродавать их продукцию выгоднее, чем просто выкачивать из народа пушнину и другие природные ресурсы.

Казначея письмо взбесило. Чокнутый квакер! Что он знает о Канаде? Сидел бы в морге, мариновал лимфомы. Письменный ответ был самый формальный: нельзя верить на слово одному человеку, надо запросить правление компании, и вообще у вас неверные сведения.

Ходжкин так переживал, что слёг на несколько месяцев с нервным расстройством. Ещё одной причиной срыва было замужество Сары Годли, которая так и не дождалась разрешения на брак с двоюродным братом. Едва Ходжкин оправился, казначей подстроил ему пакость. В 1837 году произошли перемены в учёном совете: умер один профессор, вместо него был выбран ассистент – знаменитый Аддисон, и освободилось место ассистента, о котором Ходжкин мечтал уже 10 лет. Харрисон сделал всё, чтобы провалить его на выборах. Тогда Ходжкин подал заявление об уходе.

Его просили остаться: ведь это большой урон для науки, и как вы бросите свой музей препаратов, дело всей жизни? На это Ходжкин ответил вполне по-достоевски: «Мы не сможем работать вместе. Вы передо мной виноваты, значит, вы будете мне мстить».

Оставшись без источника новых препаратов, Ходжкин прекратил исследования. На жизнь хватало доходов от частной практики. Он занялся защитой туземных народов. Отсутствие в доме любимой женщины компенсировали гости со всего света, за которых он хлопотал. Кто только не жил у Ходжкина: канадские индейцы, новозеландские маори, американские негры.

Люди, о которых Ходжкин заботился в борьбе за права угнетенных. Слева вверху: канадские индейцы, торгующие пушниной с агентами Компании Гудзонова залива. Гравюра по рисунку Генри Александера Огдена, 1882. Слева внизу: заседание сената Либерии, рисунок Роберта Гриффина, 1856. Справа банкир-благотворитель Мозес (Моше Хайм) Монтефиоре (1784-1885), друг и пациент Ходжкина.

Насчёт судьбы афроамериканцев ломали копья два лагеря. Аболиционисты желали просто отменить рабство в южных штатах США и выдать чернокожим паспорта. Колонизаторы собирались вывезти их на историческую родину в Африку, для чего приобретали землю на месте нынешней Либерии. Ходжкин был за колонизаторов. Памятуя историю своего увольнения, он писал в Американское колонизационное общество: «Человеку свойственно испытывать негативные чувства к тем, кого он долгое время обижал. Тому примером наш английский доморощенный антисемитизм».

Ходжкин так много помогал колонизационному обществу, что стал его вице-президентом и представителем в Лондоне. Когда в 1847 году чёрные американские колонисты провозгласили суверенитет, судьба нового государства зависела от признания Великобританией. В ход, как таран, пошёл Монтефиоре. Добро было получено. Джозеф Дженкинс Робертс, первый президент Либерии, прибыл в Лондон, остановился у Ходжкина, и тот представил его министру иностранных дел Британии лорду Пальмерстону. Когда королева подписала грамоту о дипломатическом признании Либерии, документ был вручен Ходжкину.

В 50 лет доктор женился на вдове с хорошим характером. Она создала уют и заботилась о здоровье мужа, но любимой так и не стала. Ходжкин под любым предлогом исчезал из дома. Вместе со своим другом Монтефиоре он мотался по разным странам, заступаясь за обиженных евреев. Условия в дороге были, как во времена Крестовых походов. В Марокко они спали на земле и пили воду из луж. В Средиземном море едва не потерпели кораблекрушение. На Святой земле, где Монтефиоре начал создавать еврейские колонии по образцу Либерии, Хождкин умер от холеры. В прощальном письме жене, отправленном из Яффы, он сожалел, что так мало успел послужить людям.

Сара Рикман, урождённая Годли, единственная любовь Ходжкина, пережила его на 6 дней.

Михаил Шифрин

Михаил Шифрин